Грузино-осетинский конфликт 1989 – 2008 гг. ставит перед осетинской стороной в конфликте задачи не только отражения силового, экономического и информационного давления грузинской стороны, но и глубокого осмысления самой природы конфликта, причин его возникновения, предзаданных закономерностей его развития, прогноза на обозримую историческую перспективу.
С этой точки зрения совершенно очевидно, что одним лишь политическим содержанием конфликт не исчёрпывается. Более того, по крайне мере в ряде случаев можно сделать хорошо обоснованный вывод, что политическая детерминация конфликта является не главным, а подчинённым элементом некоторых более значимых факторов воздействия на течение событий.
Иными словами, сущность грузино-осетинского конфликта с необходимостью должна быть исследована средствами не только политологическими, но и культурологическими, так как политические действия народов – в данном случае грузинского и осетинского – являются выражением и реализацией конкретных, присущих им ценностных систем, их миропонимания.
В самом деле, до сего времени в научных изысканиях по грузино-осетинским отношениям имели место серьёзные методологические искажения. Так, во время господства коммунистической идеологии государственная политика сближения народов Союза Советских Социалистических Республик в «новую историческую общность – советский народ» накладывала жёсткие ограничения на межнациональные исследования. Задевать какие-либо «болевые точки» отношений между народами СССР на уровне открытых публикаций запрещалось; если же межнациональные проблемы где-либо обнаруживали себя, обостряясь до состояния, угрожающего общественной безопасности, то тогда проводились соответствующие исследования конкретной, локальной конфликтной ситуации, но их результаты, как правило, бывали засекречены. После поражения коммунистической идеологии и возникновения нынешнего грузино-осетинского конфликта, казалось бы, сама жизнь непосредственно и прямо указывает на необходимость проведения анализа конфликта во всём его объёме; однако и сейчас таких исследований практически нет. Связано это, на наш взгляд, с одной стороны с сохраняющейся инерцией советского подхода к межнациональным вопросам, а с другой стороны с понятным опасением внести подобными исследованиями дополнительную напряжённость в и без того плохие взаимоотношения между нашими соседствующими народами.
Тем не менее задача эта остроактуальная, ибо если до сих пор мы акцентировали научное внимание на сходстве грузинского и осетинского народов, на факторах их сближения и взаимопроникновения, то сейчас мы самим ходом событий в грузино-осетинских отношениях просто обязаны проанализировать и противоположную позицию: а чем же мы различаемся? Не претендуя, разумеется, на сколь-нибудь полное решение этой задачи в данной работе, предложим к рассмотрению лишь несколько характерных моментов по проблеме.
В существующей литературе по конфликту, пожалуй, первым поставил задачу исследования мировоззренческих особенностей сторон в конфликте профессор М. Блиев. Он не сформулировал её явно (эксплицитно), однако такой вывод позволяет сделать чтение его книги «Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений». Анализируя вассальные отношения Картли-Кахетии с Персией, автор указывает, что ксенофобия, «господствовавшая в Персии и обрушившаяся на Грузию, на протяжении трёхсотлетнего шахского ига захватила феодальную знать Картли-Кахетинского царства. Грузинские тавады, а вместе с ними и царский двор, придерживались ксенофобии как идеологической системы. Особенностью её являлись крайние виды человеконенавистнической психологии, жестокостей, насилия и воинствующей дискриминации «инородцев». В Восточной Грузии, и нигде больше на Кавказе, общественное сознание вполне воспринимало примитивный расизм как нечто естественное»[1]. При жизни последних трёх-четырех поколений считалось неприличным напоминать о том, что в Грузии в 1782 году было принято специальное законодательство, запрещающее браки между грузинами и осетинами. Конечно, первое, что приходит на ум, это аналогия с расовыми законами о чистоте крови, принятыми в фашистской Германии и запрещавшими немцам браки с евреями.
М. Блиев повторно возвращается к этой теме, рассматривая начальный период российско-грузинских отношений после принятия погибающей Грузии под спасительный скипетр российской царской власти. Мало того, что политика России по спасению Грузии обрекала её на затяжные кровопролитные войны: «Ясно было и другое: несмотря на принадлежность России и Грузии к одной и той же религиозной конфессии, в грузинском феодальном обществе господствовавшей идеологией являлся восточный деспотизм. Он представлял собой не только следствие длительного процесса формирования восточногрузинского общества в составе шахской Персии, но и одинаковой с Персией социальной организацией феодализма (…). Подобная модель феодализма порождала тиранию – как глубоко консервативную форму государственности и идеологических установок»[2].
В Осетии же, и прежде всего в её горной части, действовали совершенно иные принципы общественного устройства и сопутствующей идеологической надстройки. Достаточно привести один известный пример из «Хроники ксанских эриставов» (XIV в.). В ней повествуется о борьбе в Осетии – речь идёт о северных равнинах — за верховную власть, в ходе которой проигравшая ветвь царского рода в лице трёх своих представителей (Ростом, Бибила, Цитлосан с сыновьями и слугами) покинула столичную область Осетии и переселилась в горную часть Осетии – Туалгом (Двалети грузинских летописей). Туальцы приняли их, но когда Ростом обнаружил намерение стать царём (правителем) в Туалгоме, горцы-осетины это притязание отвергли и вынудили Ростома покинуть Туалгом, и он с братьями перебрался в Ксанское ущелье. Здесь он стал правителем, а позже этот род распространил свою власть и на Арагвское ущелье и некоторые другие земли вплоть до города Гори, и принял наименование Эристави (от грузинского «эристави» — «правитель»), войдя в высший круг грузинской знати. По осетинскому преданию они были из фамилии Сидамоновых – одной из пяти главных осетинских фамилий. Став частью грузинской элиты, «тогда (в 1407 г. — Авт.) назвались потомки Сидамона Сидамон-Эриставами», — пишет об этом в своем генеалогическом списке грузинских княжеских родов царевич Иоанн в 1799 г.[3]. Эристави поколение за поколением рассматривали Туалгом-Двалетию как свою «законную» вотчину и пытались её захватить (позже эти попытки начали предпринимать также и представители грузинского рода Мачабели). На предгорных равнинах возле Цхинвала эти попытки имели частичный успех, хотя конечных целей так и не достигли. Что же касается горной части Южной Осетии, то здесь горцы, защищая свою свободу в условиях строя военно-родовой демократии, оказали поработителям упорное сопротивление и никогда не подчинялись чужому господству.
Отсюда становится возможным правильно оценить грузино-югоосетинские отношения первой половины XIX века, когда в ответ на попытки порабощения грузинскими (и огрузинившимися) тавадами с использованием русской военной силы осетины ответили ожесточённой вооружённой борьбой за свободу. После первой карательной экспедиции царских войск в Южную Осетию в 1802 г. последовали восстания горцев-крестьян, сопровождавшиеся очередными карательными экспедициями, в 1804, 1807 – 1808, 1809, 1810, 1812 – 1813, 1817, 1820 – 1821, 1830, 1836, 1838, 1839 – 1840, 1841 – 1842, 1848, 1850 гг., пока наконец в 1852 г. крестьяне Южной Осетии не были переведены в разряд казённых и избавлены от необходимости вооружённой борьбы за свободу с грузинскими помещиками[4]. По сути дела, южные осетины пятьдесят лет вели практически непрерывную освободительную войну с грузинской политической верхушкой, поддерживаемой их классовыми союзниками в России. Борьба на этом, однако, не прекратилась и порой вновь обострялась до вооружённых форм: например, в 1883 – 1884 годах военные экзекуции стояли в 125 сёлах Южной Осетии[5]. Интересно также привести свидетельство известного грузинского историка З. Чичинадзе: «Грузинам осетины никогда не подчинялись (…)»[6]. Далее историк подчёркивает, что «грузинская беднота ставила в пример себе осетинскую бедноту и стремилась освободиться от помещиков, но это было ей не под силу. Грузинская верхушка (…) решили закрепостить осетин. (…) Но осетинская беднота поднялась против них и не покорилась им»[7].
Таким образом, мы вправе сделать хорошо подтверждаемый историческим материалом вывод о кардинальном мировоззренческом различии грузинского и осетинского обществ на длительный исторический период в понимании категории свободы. Грузинский тавад-феодал совершенно искренне полагал, что осетины на землях, которыми он наделён высшей властью, должны беспрекословно платить дань и выполнять повинности; осетин же столь же искренне не мог взять в толк, с чего бы это он отдавал произведённый им продукт и работал на пришлого человека, объявившего себя его хозяином. Это было столкновение двух пониманий мироустройства, общественных укладов – уклада деспотического феодализма восточного образца у грузинского общества и уклада военно-родового строя, получившего укоренение и значительное развитие в осетинском (горном) обществе.
Другое глубокое различие давно известно на уровне бытового осмысления грузино-осетинских отношений – это воинственность осетин, контрастирующая с невоинственностью грузин. Грузино-осетинский конфликт выявил сохранившуюся у (южных) осетин традицию военно-демократической реакции этноса на внешнюю угрозу: при первых же столкновениях южные осетины проявили феноменальную способность к самоорганизации, практически мгновенно создав дееспособные структуры противодействия нажиму грузинских национал-экстремистских формирований[8]. Как сохранилось это качество при советском строе? Ответ на этот вопрос сам по себе очень интересен, но выходит за рамки данного рассмотрения, отсылаем интересующихся к нашим монографическим исследованиям. Показателен и тот факт, что во время Великой отечественной войны осетины заняли первое место по процентному числу Героев Советского Союза[9] — это известно каждому осетину и оказывает глубокое воздействие на национальное самосознание. Воинственность осетин многократно отмечалась в грузинских исторических хрониках, в летописях и преданиях соседних народов. Так, в 1851 г. посетивший Осетию Н. Берзенов писал, что осетины «считают себя гораздо превосходнейшими воинами. Грузины, например, которых они в насмешку называют попхи-хорами[10], служат любимой прибауткой их шуток. Мальчишки, учась стрелять в цель, передразнивают грузина, будто он стреляет, отворотясь от ружья…»[11].
Воспитание воинского духа предопределило и соответствующие черты осетинского менталитета: бесстрашие, самопожертвование, стойкость, верность и т. д. «В борьбе за своё этническое существование аланам-осетинам в прошлом пришлось испытать огромные трудности и принести неисчислимые жертвы, — пишет профессор Б. Плиев в своём исследовании об осетинах в Великой Отечественной войне. — Но они сумели сохранить себя как народ благодаря созданной ими сильной военной организации, приобретённой воинственности, мужеству, способности к защите. В воспитании этих качеств у осетин большой интерес представляет общественная присяга, клятва перед памятью своих предков, которую давала мужская молодёжь (…). Хотя клятве придавалась религиозная форма, но важно то, что она указывала на высокие обязанности юношей перед своим родом. После заверений в верности и преданности обществу, каждый молодой человек заявлял: «Если я нарушу моё клятвенное обещание, ныне изречённое, то да не увижу предков моих, да истлеют кости мои в земле чужой, да откажет мне земля, питающая меня, в плодах своих; вода, утоляющая жажду мою; да пресечёт течение своё воздух, которым я дышу, да нанесёт на меня и народ мой тяжкие недуги»»[12]. Присущая осетинам верность клятве (присяге) была отмечена русскими исследователями и администраторами: «Притом же осетины никогда не изменяли русскому правительству»[13]. Напротив, как пишет М. Блиев, «в истории российско-грузинского взаимодействия не было периода, когда бы грузинская политическая элита – широко декларируя гуманистические ценности дружбы, военного союзничества и православного родства – не фрондировала, не состояла в заговоре и не предавала интересов России. Негативные проявления такой политической амплитуды обычно выливались в тавадскую фанаберию, часто переходившую к формам ксенофобии и русофобии»[14].
Естественно, что в непрерывных битвах за независимость вырабатывалась и соответствующая этика обращения с оружием. Кинжал был непременной частью повседневного наряжения осетина. В случившемся словесном споре, если кто-либо из спорящих (ссорящихся) брался за рукоять кинжала, находящегося пока что в ножнах, это действие уже считалось вызовом оружием и обозначало черту, когда конфликт переходил из словесной в вооружённую стадию. И царская власть, и затем власть коммунистическая прилагали все старания к разоружению осетин, но особого успеха не добилась ни та, ни другая. В политическом отделе Центрального государственного архива РЮО нам довелось просмотреть, кроме прочих, один весьма показательный документ: 7 сентября 1925 года ЦК КПГ прислал циркуляр № 152 в Облпартком Юго-Осетии с требованием к членам Юго-Осетинской организации коммунистов сдать винтовки. На своём заседании 3 октября 1925 г. Президиум Облпарткома Юго-Осетии рассмотрел вопрос «Об отобрании винтовок у членов Юго-Осетинской организации» и вынес постановление: «Просить ЦК КПГ об оставлении оружия у членов КПГ по Юго-Осетии, так как уход за оружием великолепен и ввиду необходимости его в горах для защиты от зверей, которыми богаты леса Юго-Осетии. Ежегодно хищные звери наносят громадный ущерб скоту»[15]. Дело здесь, разумеется, не в хищных зверях, а в нежелании разоружаться по требованию грузинского руководства спустя всего лишь пять лет после геноцида 1920 года, тем более, что о национал-уклонизме грузинских большевиков осетинским лидерам хорошо было известно по личному политическому опыту.
Известно, что культурологические различия невозможно содержательно раскрыть, не исследовав различий религиозно-духовных; мы согласны с мнением о том, что ядром всякой культуры является религиозный культ, взятый в целостном единстве основных его элементов: понятия о сверхъестественном, наборе ритуалов и наличии клира. В этой связи нам, видимо, нет надобности углубляться в методологию вопроса, однако привлечём внимание не более чем к двум обстоятельствам.
Во-первых, мнение о многовековом язычестве осетин и якобы весьма поверхностном усвоении ими христианства нам представляется сильным искажением реального положения вещей, возможно даже искусственно навязываемым. Скорее наоборот: народ, на протяжении десятков поколений сохранявший культ единого невидимого Бога, творца-вседержителя, в том числе во времена отсутствия канонической церковной организации, и даже во время свирепых гонений на церковь при коммунистической власти негромко, но убеждённо произносивший первый тост за Хуыцау, бæсты сфæлдисаг (Бог, творец мира) – этот народ не может быть дефинирован как языческий. Нам приходилось слышать возражения о том, что столетиями не соблюдался канон богослужения и иные отправления христианского религиозного культа, необходимые с формально-канонической точки зрения. Позволим себе, однако, заметить, что «не человек для субботы, а суббота для человека», и формально-каноническое соблюдение принятых вселенскими соборами правил, при всей их безусловной значимости, тем не менее не может стоять выше свято хранимой в поколениях веры в Бога как таковой, выражаемой народом в формах, исторически-вынужденно складывавшихся на тех или иных этапах его истории.
Во-вторых, не исключено, что является некоторым преувеличением и утверждение об исконной, всеохватной и безраздельно главенствующей православной вере у грузин. Об этом писали авторы, выросшие в самой сердцевине грузинской духовной жизни. Так, культовый грузинский писатель М. Джавахишвили с незаурядным художественным талантом делает этот вывод устами одного из персонажей своего печально знаменитого романа «Хизан Джако» — попа-расстриги Иванэ. Анализ этого вывода, равно как и романа в целом, дан публицистом А. Джиоевым в работе «Роман М. Джавахишвили «Обвал» как зеркало грузино-осетинского конфликта». «В чём же, на каких моральных основаниях и историческом выборе видит расстрига Иванэ спасение Картли, Грузии и грузин как нации? – задаёт вопрос автор, и цитирует самого расстригу. – «Христианское учение о любви – вещь отвлечённая, оно не подходит для нас, смертных. Око за око, зуб за зуб – вот подлинная религия, воцарившаяся на земле». После этого сногсшибательного откровения, выслушав признание Теймураза – «я в б… бога не верю» (что само по себе также является не случайной характеристикой состояния умов грузинского княжеско-тавадского слоя. – Авт.), расстрига продолжает: «Нет, мы язычники. Язычниками были мы, язычниками и остались». С учётом десятков томов свидетельских задокументированных показаний, — пишет А. Джиоев, — о зверствах, творимых с осетинами, с этим выводом беглого попа поневоле хочется согласиться. Мимоходом упоминая о миллионах грузин, сложивших свои головы, защищая христианскую веру, он заявляет: «По моему глубокому убеждению, вера Христова была лишь щитом, охранявшим нашу национальную независимость». Определив утилитарное использование христианства, — пишет далее А. Джиоев, — он продолжает: «Мы – семиты и, следовательно, нам ближе мусульманская или иудейская религия. Потому-то с такой лёгкостью чуть ли не треть грузин перешла в своё время в магометанство»»[16]. М. Джавахишвили настойчиво повторяет устами расстриги Иванэ: «Языческий атеизм всегда преобладал в грузинах». А. Джиоев подчёркивает, что «нас этот персонаж интересует тем, что если, не приведи Господь, грузинский и осетинский народы действительно совершат это предлагаемое экс-священником возвращение в ветхозаветную мораль и в своих политико-правовых (и иных) решениях будут исходить из превозносимого им принципа «око за око», то урегулирования грузино-осетинского конфликта н е б у д е т н и к о г д а – наоборот, поколения за поколением будут вынуждены непрерывно убивать друг друга, вместо того, чтобы научиться жить под одним Солнцем»[17]. Задумаемся, насколько злободневно это звучит для осетин сегодня: ведь если бы в ответ на снайперский огонь с грузинской стороны по гражданскому населению осетины тоже начали убивать снайперским же огнём мирных грузин – разве не зачеркнули бы осетины своими же руками чрезвычайно важный этико-политический аргумент, дающий им колоссальное преимущество в борьбе за право самим решать свою судьбу?
Далее, на наш взгляд, очень важным является то обстоятельство, что осетины, в отличие от грузин – ярко выраженный неторговый народ. В осетинском языке слова «предатель» и «торговец» имеют одно обозначение – «уæйгæнæг»[18], что отражает и формирует соответствующий стереотип мышления. Это качество осетин отмечалось и в кавказской периодической печати: «Расположение местечка Цхинвали весьма благоприятно для торговли. Жители его – евреи и армяне – бессовестно грабят и обманывают горцев-осетин, которые предпочитают торговать не деньгами»[19]. В Южной Осетии вплоть до тридцатых годов XX века в местах осетинского проживания, в первую очередь в горной зоне, с большими затруднениями развивалась система розничной торговли и потребительской кооперации: заниматься этим делом считалось недостойным мужчины. «Теперь взгляды, конечно, изменились, — пишет исследователь Г. Чурсин, — но всё-таки осетин очень неохотно занимается торговлей. Объездив всю горную Юго-Осетия, мы ни в одном селении не нашли лавочки или духана. До меньшевистского разгрома в крупных селениях, как Джава и др. были лавочки (духаны), но после разгрома и возвращения осетин на свои пепелища пока нигде ни одной лавочки не открыто, и за всякой коробкой спичек или пачкой табаку приходится отправляться в Цхинвали. В настоящее время идёт работа по устройству сети кооперативных лавок, и таком образом убитая революционными бурями частная торговля будет замещена кооперативной»[20]. В наши дни значительная часть южных осетин занимается торговлей, но мы свидетельствуем, что соответствующая этому занятию идеология и психология, не говоря уже о мировоззренческих доминантах, не получила преобладания в обществе, хотя и ощутимо развилась. Кроме того, большая часть торговцев занялась этим видом предпринимательства вынужденно, в силу необходимости кормить семьи в тяжелейших социально-экономических условиях девяностых годов ХХ века и начала века ХХI.
История сохранила для нас любопытное свидетельство Страбона, с некоторой меланхолией сравнивавшего образ жизни греков и скифо-сарматов, предков осетин: «Надо сказать, что наш образ жизни почти у всех произвёл перемену к худшему, внося роскошь, страсть к удовольствиям и для удовлетворения этих страстей множество безнравственных средств к обогащению. Такая испорченность нравов в значительной степени проникла и к варварам, между прочим, и к номадам. Последние со времени знакомства с морем сразу сделались хуже: стали разбойничать, убивать иностранцев и, вступая в сношения со многими народами, перенимают от них роскошь и торгашество; хотя это, по-видимому, и способствует смягчению дикости, однако портит нравы и на место простодушия… вводит коварство»[21].
Наконец, считаем полезным для данного анализа указать на ещё одно показательное различие. В учебнике по истории Грузии для 7 – 10 классов, написанном группой корифеев грузинской исторической науки, содержится подпараграф «Религиозные представления. Древний грузинский языческий пантеон божеств», параграфа 4 «Культура древней Грузии», главы 2 «Колхида и Иверия в VI – II вв. до н. э.». Там пишется следующее: «Объединение страны повлекло за собой утверждение официальной государственной религии и общегосударственного пантеона богов. Во главе пантеона стоял бог луны. Здесь его называли Армазом. По его имени и царская резиденция называлась Армазцихе. На самом высоком пункте Армазцихе стояла статуя Армази – она была отлита из бронзы, в руке у неё был меч, а глаза сделаны из изумрудов. Перед идолом устраивались большие религиозные празднества. Проживавшие за Курой жители Мцхета каждый день при восходе солнца, преклонив колени на кровлях своих домов, молились и поклонялись идолу Армази. Здесь же устраивались большие ярмарки, куда стекался народ с разных краёв Картлийского царства. (…) Культ его был широко распространён в Картлийском царстве. Когда впоследствии восторжествовало христианство, многие элементы культа Армази вошли в обряд почитания св. Георгия. Распространённые в дореволюционной Грузии празднества св. Георгия (с обычаем проводить праздник ночью, выполнять различные культовые ритуалы, как, например, «кадагад дацема» — институт «боговдохновлённых» и др.) напоминают те празднества, которые устраивались далёкими предками в честь бога луны Армаза»[22].
Это разительно контрастирует с наполненными солнечным огнём мифологией, верованиями и мировоззрением в целом предков осетин. Достаточно привести пример нартиады – мифологии осетин. Одно из последних исследований профессора Н. Джусойты так и называется: «Нарты – «Дети Солнца» (к этимологии термина «Нарт»)»[23]. Н. Джусойты разделяет мнение В. Абаева о значение термина «нартæ» как «детей солнца», но даёт свой убедительный филологический анализ термина на сугубо осетинской языковой почве. «Эпос насквозь пронизан солнечным светом»[24], — указывает Нафи, и даёт тому ряд бесспорных доказательств. Исследование ценно тем, что не ограничивается только лишь филологическими методами, но привлекает и исторический материал, раскрывая контекст эпохи формирования самого эпоса и его основных мировоззренческих составляющих. Нет нужды подчёркивать роль нартиады в жизни осетин и раньше, и сейчас: эпос остаётся одним из основных факторов формирования национального менталитета, содержа в себе «множество свидетельств о «солнечной природе» главных героев сказаний»[25], и не случайно столь распространены излюбленные имена нартовских героев у сегодняшней осетинской молодёжи. Кстати, и Сослана-Давида, осетинского мужа царицы Тамар, царя-соправителя Грузии, также именовали сыном Солнца, а в поэме Ш. Руставели «Витязь в барсовой шкуре» он называется «солнцеликим» (в скобках же отметим, что и Христа в церковной традиции иносказательно именуют Солнцем).
Таким образом, проведённое рассмотрение, очевидно, даёт возможность сделать вполне аргументированный вывод о более глубоких мотивациях грузино-осетинского конфликта, нежели только политическая мотивация. Речь идёт о конфликтном потенциале, имеющем культурологическое содержание и тем самым долженствующем быть исследованным соответствующими методами, выходящими за рамки политологических методов.
В завершение хотел бы обратить особое внимание на то, что в приведённом рассмотрении не даются и не могут даваться этические оценки тех или иных качеств грузинского и осетинского народов в их сопоставительном анализе. То есть вопрос о том, какой народ «лучше», методологически неверен. То или иное качество народа, как например грузинский национализм или осетинский патриотизм, взятые в должной мере, играют позитивную роль, но при нарушении меры своей качественной определённости становятся факторами негативными. Впрочем, здесь мы отвлекаемся уже на философский, диалектический анализ.
Кроме того, может сложиться впечатление, что столь кардинальные различия между грузинским и осетинским народами обозначают тупиковую ситуацию и обрекают эти народы на «вечное» историческое противостояние. Это, разумеется, не так, и одним из свидетельств действительного сближения наших народов являются множественные браки между грузинами и осетинами до начала нынешнего конфликта; это обстоятельство не раз отмечалось в демографических, статистических и иных исследованиях.
Здесь уместно привести предание, записанное в Осетии В. Ф. Миллером: «Было три брата: Суан, Ос и Картыл. Картыл остался на родине и стал родоначальником Грузин (Картли). Суан пошёл и поселился в нынешней Сванетии, которая от него получила своё имя. Третий брат – Ос поселился в Алагирском ущелье и стал родоначальником Осетин»[26]. В другом предании, записанном Ф. И. Леонтьевичем, говорится, что «в старинное время, неизвестно когда, вышли из Мислуга (страны далеко на Юге) три брата воеводы, по имени Ос, Картаул и Лек. Ос завладел страною около (…) горы, от него произошли осетины; Картул основал своё царство около Тифлиса, от него происходят карталинцы; Лек пошёл дальше на восток и основал там своё царство, от него происходят лезгины»[27]. Отсюда видно, что у осетин длительно присутствует представление о родстве с грузинами. Интересно, что и грузинский летописец Джуаншер Джуаншериани, повествуя о создании Вахтангом Горгасалом Дарьяльских ворот, подчёркивает, что сделано это было для того, «чтобы без его приказа не переходили осетинские (…) родственники»[28]. Таким образом, исторические предания, записанные выдающимися русскими учёными-кавказоведами XIX в., свидетельствуют о древнеродственных отношениях осетин и грузин.
Нам думается, что историческую ситуацию в грузино-осетинских отношениях, если указанные этногенетические мифы-предания верны, можно образно сравнить с ситуацией двух братьев, некогда, сызмальства, близких, но затем совершенно по-разному воспитанных. Так что сегодня, как говорится, лучше пожить отдельно.
Чтобы преодолеть взаимную неприязнь, сложившуюся между грузинами и осетинами в исторически длительное время и закрепившуюся в формах этнических стереотипов, а в исторической памяти этносов – как устойчивые экзистенциальные установки, необходимо время и позитивное взаимодействие. В реальности такого взаимодействия не существует, более того, военные действия 2004 года и постоянные провокации, организуемые грузинской стороной (взрывы и перестрелки, создание параллельного правительства Южной Осетии в селении Курта, задержка осетинских сельских жителей на вновь организованных дополнительных блокпостах и издевательства над ними, попытки сломить волю осетинского народа закрытием Эргнетского рынка или перекрытием водопровода на Цхинвал и т.п.), говорят о том, что грузинское руководство ориентируется не на восстановление разгромленной экономики Южной Осетии и выработку взаимного доверия, а на силу ближайшего натовского присутствия в Грузии, что укрепляет негативные стереотипы и отрицательные взаимные социально-психологические установки.
Как видим, грузинское руководство насаждает среди населения тавадскую деспотическую идеологию, а среди руководящей элиты – ценностную ориентацию на НАТО (Западная Европа и США), на силовую поддержку нынешнего руководства Республики Грузия.
А Южная Осетия имеет совершенно иную ценностную ориентацию: на национальное воссоединение единого народа, на Россию и связанную с ней модернизацию и включение в мировые процессы глобализации. Этим и объясняются поручения В.В. Путина МИДу и его руководителю Лаврову, а также подписанный им указ «Об основных направлениях развития отношений РФ с Абхазией и Южной Осетией», чтобы отношения с этими де-факто независимыми республиками были поставлены на правовую основу, исходя из намерений гуманитарного характера.
Коста Дзугаев, кандидат философских наук доцент кафедры философии Юго-Осетинского госуниверситета.
Алан Плиев, доктор философских наук, проректор Института цивилизации (Владикавказ).
[i] Северный Кавказ: профилактика конфликтов. М., 2008. С. 9 – 21.
[1] Блиев М. М. Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений. М., 2006. С. 29.
[2] Там же. С. 41 – 42.
[3] Институт рукописей Академии Наук Грузии, фонд S, рукопись 3729, лист 6. Отметим, что сами Сидамоновы-Эристави связывают своё переселение и возвышение со временем и личностью императора Юстиниана (527 – 565 гг. н.э.).
В публикации С. С. Какабадзе (Памятник эриставов // Памятники грузинской исторической литературы. Перевод, исследование и примечания С. С. Какабадзе. Тбилиси, 1979) отмечается, что речь идёт о двух братьях – Ростоме и Бибиле, «цитлосан» же означает грузинское «порфироносный» (С. 43).
[4] Хронология исторических событий // История Юго-Осетии в документах и материалах (1800 – 1864 гг. Составитель И. Н. Цховребов. Т. II. Сталинир, 1960. С. 646 – 647).
[5] 1887 г. июля 15. – Уведомление Горийского уездного начальника следователю Горийского мирового отдела о сёлах Южной Осетии, в которых в 1883 и 1884 годах стояли военные экзекуции // История Юго-Осетии в документах и материалах (1864 – 1900 гг.). Составитель И. Н. Цховребов. Т. III. Цхинвал, 1961. С. 279 – 281.
[6] Чичинадзе З. История Осетия по грузинским источникам. Составлена на основе устных сказаний, народных преданий и сохранившихся старинных сведений. Тифлис, 1915. Переиздана в Цхинвале в 1993 г. С. 110.
[7] Там же. С. 118 – 119.
[8] Первым обратил внимание на эту способность южных осетин командующий внутренними войсками МВД СССР в Южной Осетии генерал Г. Кондратьев; мы помним его удивление по поводу того, что «в других горячих точках, где я бывал, люди, собираясь вместе, становились толпой, а здесь, как только вы соберётесь, так сразу становитесь организацией». Из германцев этй способность к быстрой самоорганизации отмечали у баварцев; у осетин мы бы выделили кударцев и в известной мере иронцев – жителей Лиахвского ущелья.
[9] Книга Памяти. Т. 4. Владикавказ, 1997. С. 15.
[10] Этимология неясна.
[11] Из статьи Н. Берзенова «Из воспоминаний об Осетии» // Периодическая печать Кавказа об Осетии и осетинах. Составление, предисловие, примечания и комментарии доктора исторических наук, профессора Л. А. Чибирова. Книга 1. Цхинвали, 1981. С. 125.
[12] Плиев Б. З. Воины Южной Осетии в боях за Советскую Родину. Тбилиси, 1979. С. 7.
[13] Красницкий К. Кое-что об Осетинском округе и о правах туземцев его // Кавказ. 1865, №31. – В кн.: Периодическая печать Кавказа об Осетии и осетинах. Книга 1. Цхинвали, 1981. С. 170.
[14] Блиев М. М. Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений. М., 2006. С. 5.
[15] Протокол № 28 заседания Президиума Областного партийного комитета Юго-Осетии от 1, 2, 3 октября 1925 г. // ЦГА РЮО, политический отдел, ф. 1, оп. 1, д. 208, л. 29.
[16] Джиоев А. Роман М. Джавахишвили «Обвал» как зеркало грузино-осетинского конфликта // Дарьял. 2006, № 3. С. 192.
[17] Там же.
[18] Осетино-русский словарь (Ирон-уырыссаг дзырдуат). 3-е дополненное издание. Орджоникидзе, 1970. С.422. В русско-осетинском словаре В. Абаева (М., 1970, изд. 2-е, испр. и доп.) так же (сс. 399, 419).
[19] Цхинвали. 14 января // Новое обозрение. 1886, №714. – В кн.: Периодическая печать Кавказа об Осетии и осетинах. Книга 6. Владикавказ, 2006. С. 104.
[20] Чурсин Г. Ф. Осетины. Этнографический очерк. Тифлис, 1925. С. 14. Упоминаемый Г. Чурсиным «меньшевистский разгром» — это уничтожение Южной Осетии в 1920 г. войсками грузинского меньшевистского правительства (первый геноцид южных осетин в ХХ в.).
[21] Strabo. VII, 3, 7.
[22] История Грузии. Учебник для старших классов. Авторы Н. А. Бердзенишвили, В. Д. Дондуа, М. К. Думбадзе, Ю. М. Качарава, Г. А. Меликишвили, Ш. А. Месхиа, П. К. Ратиани. Издание восьмое. Тбилиси, 1975. С. 30 – 31.
[23] Джусойты Н. Г. Нарты – «Дети Солнца» (к этимологии термина «Нарт»)» // Известия ЮОНИИ. Вып. XXXVII. 2005.
[24] Там же. С. 153.
[25] Там же.
[26] Миллер В. Ф. Осетинские этюды. Ч. 1. М., 1881. С. 138. Переиздано во Владикавказе в 1992 г.
[27] Леонтьевич Ф. И. Адаты кавказских горцев. Т. II. Одесса, 1886. С. 19.
[28] Картлис цховреба. Т. 1. Тбилиси, 1973. С. 156 (на груз. языке).
Культурологические особенности грузино-осетинских отношений // Северный Кавказ: профилактика конфликтов. М., 2008. С. 9 – 21 (в соавторстве с доктором философских наук А. Г. Плиевым).