10 апреля 2013 года во Владикавказе скончался первый президент Северной Осетии Ахсарбек Галазов. Ушел из жизни еще один представитель поколения, выдвинувшегося на политическую авансцену в начале 90-х годов прошлого столетия.
Сегодня в российской политике установилась своеобразная мода, в соответствие с которой обсуждение сложнейшего и противоречивого периода отечественной истории ведется в несколько пренебрежительном тоне. Целое десятилетие практически рассматривается сквозь призму легковесного словосочетания про «лихие девяностые годы». При этом игнорируется такой очевидный факт, что именно в этот период происходило становление постсоветской российской государственности, которая далеко не во всем была правопреемником советской, а во многом даже отрицала ее. Как бы то ни было, а никакого другого государства кроме РФ у ее граждан (включая и политический класс вместе с президентом, премьер-министром и депутатским корпусом) у них нет. И в этом контексте было бы полезно не заниматься упрощенчеством, а понимать во всей многоцветной палитре деяния тех, кто оказался востребован историей в то время. Не идеализируя политиков тех лет, но и не делая их воплощенными демонами. И не делая вида, что после их ухода ситуация, как в России в целом, так и в отдельных ее субъектах стала вдруг стабильной и процветающей, словно по мановению волшебной палочки.
О таких персонажах, как Ахсарбек Галазов трудно писать объективно и беспристрастно. Свою работу над этим текстом я начал не с обзора накопившихся за годы записей и материалов, а с анализа блогосферы. Не скрою, что после чтения некоторых материалов, хотелось просто пойти вымыть руки. Но с другой стороны, трудно ожидать политически корректных и толерантных оценок от людей, которые были вовлечены в те процессы, которые либо олицетворял покойный, либо лично возглавлял, либо не смог предотвратить. Тем паче, что, как лидер Северной Осетии, он был вовлечен в осетино-ингушский конфликт (и не просто в конфликт, а в его горячую фазу, пришедшуюся на осень 1992 года). И сегодня отзвуки событий двадцатилетней давности еще во многом определяют повестку дня в отношениях между двумя северокавказскими республиками. Впрочем, значительные порции критики и хулы прозвучали не только с ингушской стороны. Досталось первому президенту Северной Осетии и от земляков. Набор стандартный — от производства подпольной водки, криминализации экономики и коррупции. Но нельзя не заметить и многочисленных признаний того, что Галазов умел проигрывать. И потерпев поражение на выборах 1998 года, уступил место Александру Дзасохову. И, конечно же, не ушли от внимания оценки той кампании, как наиболее честной и открытой в новейшей истории республики.
Однако, прежде чем рубить с плеча, ставить окончательные диагнозы и провозглашать жесткие вердикты, стоит хотя бы представлять себе контекст, в котором происходило политическое становление Ахсарбека Галазова. Оно имело место в условиях распада Советского Союза и формирования в его недрах новых национальных государств. Как справедливо указывает российский востоковед Алексей Малашенко, «судороги СССР, скоропостижное, в каком-то смысле алогичное появление новых и шатких государств, рост общей нервозности, агрессивности — все это породило плеяду незаурядных политиков, людей с нестандартным мышлением, претендовавших на харизму, склонных к авантюрам». И на Северном Кавказе начала 1990-х годов появилась целая плеяда таких деятелей. Ахсарбек Галазов и Руслан Аушев, Валерий Коков и Аслан Джаримов, Владимир Хубиев и Магомедали Магомедов, Гаджи Махачев и Саид Амиров, не говоря уже о Джохаре Дудаеве и Аслане Масхадове. О каждом из вышеупомянутых деятелей стоит писать и говорить особо. Кто-то из них пытался держаться за советский корабль, кто-то топить его, а кто-то стремительно эволюционировал из защитников пролетарского интернационализма в буржуазные националисты, иногда совмещая несовместимое. Но практически все перечисленные персонажи умели держать удар, добиваться своих целей, не особо опасаясь и впадая в рефлексии по поводу издержек и прав человека. Прямо, как у классика, «жестокий век, жестокие сердца».
В начале 1990-х годов у Галазова была репутация одного из наиболее последовательных защитников КПСС и советского выбора. В те времена, как и сегодня, склонность к упрощенной двухцветной картинке, была не менее сильна. Благодаря поверхностным публицистическим выступлениям целые народы записывались, кто в «демократы» (как было с грузинами, армянами чеченцами или ингушами), а кто в коммунисты (осетины, абхазы, азербайджанцы). И если судить по чисто формальным признакам основания для таких оценок Галазова имелись. Долгие годы он делал типичную номенклатурную карьеру на ниве образования, а в 1990 году стал первым секретарем Северо-Осетинского обкома и председателя Верховного Совета Северной Осетии. До августа 1991 года в Северной Осетии вопреки российскому законодательству совмещались обе эти должности. В марте 1991 года в республике не проводился референдум о введении поста президента РСФСР, а в августе того же года северо-осетинское руководство поддержало ГКЧП. Лишь в ноябре 1993 года Северо-Осетинская ССР (еще в союзное время повысившая свой статус) была переименована в Республику Северная Осетия (РСО), а в ноябре 1994 года с принятием республиканской Конституции стала называться Республика Северная Осетия-Алания.
Однако данная картинка не является полной. Начнем хотя бы с того, что отец Галазова был в 1938 году незаконно репрессирован и реабилитирован лишь посмертно. Этот факт не мог пройти бесследно для будущего северо-осетинского лидера. В 1990-х же годах Северная Осетия, несмотря на всю свою «советскость», стала первой из автономных республик, включившейся в «парад суверенитетов». 20 июля 1990 г. была принята Декларация о государственном суверенитете Северо-Осетинской ССР (через месяц после принятия российской Декларации и раньше всех союзных республик за исключением прибалтийских). И объяснялось это тем, что республика (бывшая автономия) оказалась вовлечена практически параллельно в два этнополитических конфликта. С одной стороны, более выпукло обозначилась проблема Пригородного района (она никуда не исчезала в советское время, но была актуализирована с началом политической либерализации), а, с другой, на территории соседней Грузии уже прошли «поход на Цхинвали», а «осетинский вопрос» встал даже вперед абхазской проблемы. Таким образом, североосетинское руководство придерживалось жесткой «просоюзной политики» не из-за особых симпатий к КПСС, а из-за вовлеченности в разрешение проблемы Южной Осетии и грузино-осетинского конфликта. Только в СССР могло произойти объединение двух Осетий в единое национально-государственное образование. В этой связи многие политические мероприятия в Северной Осетии проводились «в пику» российскому центру (оппоненту союзного руководству). Тем не менее, уже после распада Союза северо-осетинское руководство (и лично Галазов) сыграло немалую роль в прекращении огня в Южной Осетии в 1992 году, получив для республики статус члена в СКК (Смешанной контрольной комиссии) по урегулированию грузино-осетинского конфликта.
В апреле 1991 года масла в огонь подлило принятие Закона РСФСР «О реабилитации репрессированных народов». И хотя принятие данного акта формально мотивировалось справедливыми требованиями демократизации национальной политики и исправления преступлений Сталина, в действительности язык и стиль его оставался в значительной степени сталинским. Тогда, увы, никто не вспомнил о том, что под «сталинскими подходами» к национальной политике следует понимать не только и не столько репрессивные методы ее исполнения (это, в конце концов, только инструмент), а теоретическое видение проблемы. В соответствие же со сталинским видением, не права граждан и не личные права, а коллективная этническая ответственность стала основой национальной политики. Между тем, Закон от 26 апреля 1991 года строился как раз на основе коллективных прав. Само понятие «репрессированные народы» возводило много разделительных линий для граждан новой России. Оно фактически формировало представление о «пострадавших» от тоталитаризма народах и о тех, кто не подвергся репрессиям. Между тем, само такое деление было (и является) некорректным уже в силу того, что в тоталитарном и даже авторитарном обществе от репрессивного режима страдает все население страны. Добавим к этому, что Закон не давал четкого перечня, какие народы могут считаться «репрессированными», а какие нет. В контексте «поздней перестройки» «по умолчанию» репрессированными стали считаться те, кто пострадал в сталинские времена. И в строгом соответствии с «пятым пунктом». Но, пожалуй, самыми опасными для демократического развития страны стали пункты Закона о т.н. «территориальной реабилитации» (статьи 3,6,7). Во-первых, признание эксклюзивного права на «свою землю» для одного этноса было несправедливостью в отношении к тем представителям других этнических групп, кто оказался на оспариваемых территориях. Во-вторых, статьи Закона наделили «народы» чертами юридического лица, которое может иметь приоритетное право распоряжаться, кому на той или иной территории жить, кому играть первостепенную роль, а кому мучиться комплексами «исторической вины».
Вместо интеграции республик, краев и областей новой России на гражданской основе этот закон провел конфликтные межи, одной из которых стал осетино-ингушский конфликт из-за Пригородного района, переданного в 1944 году после депортации ингушей Северной Осетии, но заселенного осетинами также не на основе самоопределения и не на основе референдума. В 1991 году непродуманный и скороспелый закон сформировал у ингушского движения завышенные ожидания, а у осетинской стороны опасения, что их мнение будет проигнорировано в ходе распада единого союзного государства. В 1992 году радикальные интерпретации этого спора привели к осетино-ингушскому вооруженному противостоянию, последствия которого полностью не разрешены и по сей день.
В какой мере Галазов несет ответственность за события тех лет? Конечно, было бы наивно и глупо изображать его в качестве «голубя мира». Он был во главе процесса этнонационалистической мобилизации. В ноябре 1991 года чрезвычайная сессия Верховного Совета Северной Осетии утвердила создание Государственного комитета самообороны республики. В конце 1991 — начале 1992 гг. появились отряды Республиканской гвардии и народного ополчения Северной Осетии. Впоследствии крайне жесткая (с националистических позиций) оценка конфликта была озвучена Верховным Советом Северной Осетии 10 ноября 1992 года. Однако было бы столь же неверно заниматься виктимизацией противоположной стороны, вовлеченной в конфликт. Ингушские силы самообороны были также созданы в селах Майское, Куртат, Дачное, а 30 ноября 1991 года жители трех ингушских районов приняли участие в референдуме по вопросу: «Вы за создание Ингушской республики в составе РСФСР с возвратом незаконно отторгнутых ингушских земель со столицей в городе Владикавказе?». От принявших участие в голосовании 92,5 % дали положительный ответ. Таким образом, одним Пригородным районом, как видим, проблема не ограничивалась.
Катастрофически запаздывал федеральный центр, раздираемый в то время борьбой между президентом и Верховным Советом. Знаменательно, что даже после того, как парламент Ингушетии дал свою оценку конфликта в ноябре 1994 года, Москва так и осталась единственной силой, которая до сих пор не оценила важнейший этнополитический конфликт, первый на территории постсоветской России. Не зря одна из статей Галазова была названа «Ключи мира на Кавказе — в Кремле». Без активного вмешательства центральной власти отдельным республикам Северного Кавказа сложно искать и находить компромиссы.
Рискну произнести банальность, но в нем не было победителей. И хотя Северная Осетия отстояла свою территориальную целостность, порядка 40.000 ингушских вынужденных переселенцев (часть из которых все-таки смогла вернуться в места своего прежнего проживания), память о кровавом противоборстве и национальная травма не гарантируют ей спокойного соседства. И ответственность за это Галазов должен по праву разделить со многими другими его современниками, равно как и ответственность за негативную экономическую динамику. Хотя в самой урбанизированной и промышленно развитой республике Северного Кавказа и переход от советской модели, в которой регион был вписан в общесоюзную систему разделения труда, к рынку не мог не быть безболезненным (в 1990-х годов почти половина всех предприятий в Северной Осетии оказались убыточными).
Как бы то ни было, а Галазов — один из немногих северокавказских лидеров, кто прошел несколько конкурентных избирательных кампаний. В 1993 году с 53, 54% голосов он прошел в первый созыв Совета Федерации. В 1994 году, он выиграл первые президентские выборы в республике с 64, 3% голосов. В 1998 году Галазов проиграл с большим отставанием политическому тяжеловесу Александру Дзасохову (10% против 70%-!), имевшему немалый опыт, как на международной, так и на общесоюзной и российской политической арене. Избиратель предпочел стабильность и известность, предполагая, что опытный политик вернет сполна свой долг республике, избавит ее от тех трудностей, которые она пережила вместе с большой Россией в первой половине 1990-х. Годов ломки, острых конфликтов и становления. Когда председателем парламента, а затем первым президентом Северной Осетии был Ахсарбек Галазов.
Сергей Маркедонов — приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтона
11.04.2013
Источник: http://www.politcom.ru/15625.html