Просмотры 641

КАВКАЗСКИЕ ВОЙНЫ В СОВРЕМЕННОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ

(О книге Л. В. Белоус, Ф. Р. Бираговой и М. М. Парастаевой

«Новая концепция войны: Кавказские войны рубежа 20 – 21 веков

в батальной прозе русских, чеченских и юго-осетинских авторов»)

Время здесь проходит не спеша, —

Я его минутами недужу.

У Войны коварная душа, —

Впрочем, войны не имеют душу…

Чехоев А.

         Книга с участием югоосетинского автора, коллеги по ЮОГУ, Мананы Магрезовны Парастаевой, вышла в 2020 году во Владикавказе, тиражом 300 экземпляров, и представляет читателям результаты исследования, выполненного при финансовой поддержке РФФИ и Минобразования и науки РЮО. Состоит оно из введения, шести глав, заключения и списка литературы, и довольно объёмное – 334 страницы.

         Исследование посвящено, как это ясно из названия, извечному феномену жизни человечества – войне. Конкретнее, в данном случае – войнам на Кавказе. При этом основное внимание авторов сосредоточено на чеченской войне, и лишь в последней, шестой главе рассматриваются «Содержательные и художественные особенности батальной прозы юго-осетинских авторов».

         Исследователи делают посыл о том, что «интересует учёных, по большому счёту, взгляд русских писателей» (с. 5), а вот мнение чеченских и югоосетинских авторов «крайне редко становится предметом исследования» (там же). В этом научная новизна исследования – попытка беспристрастного анализа позиций всех сторон. При этом надо помнить, что книга представляет собой именно «научное издание» (с. 333).

         «Новая концепция войны», заявляемая авторами, формируется из понимания, из осознания того, что ныне (в отличие от Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.) «вооружённый человек, профессионал ратного дела был не субъектом истории, а оружием политиков и крупных бизнесменов, редко учитывавших моральные и этические вопросы того кровопролития, которое было порождено их личными меркантильными интересами» (с. 7). Эта вполне саркастическая сентенция, очевидно, имеет полное право на существование. Боевые действия с этой точки зрения, т. е. в разрабатываемой концепции, являются по существу не исполнением долга – как это привыкли ощущать мы, представители старшего поколения воевавших – а как работа, профессия, способ зарабатывания денег на приличную жизнь. Более чем уместна здесь цитата критика В. Пустовая, приводимая авторами: «И должен ли, кстати, стремиться к окончанию войны профессионал, которому за каждый день конфликта набегает гонорар?» (с. 11).

         Вот тут мы с вами, коллеги, обнаруживаем суть теперешней кризисной ситуации общецивилизационного порядка, частью которого, увы, де-факто является и Россия, и Южная Осетия. Действительно: должен ли стремиться вылечить пациента врач, если за каждый день болезни ему набегает от больного хорошая денежка? Риторически вопрос, что и говорить. Так же и кризис в образовании: если учитель не учит, а оказывает «образовательные услуги» — какой результат мы увидим на выходе из школы?

         Разумеется, здоровые общественные силы стараются исправить это сползание к катастрофе, ведут борьбу за восстановление сущностно человеческих оснований и социальной политики, и политики оборонной, но кризис как таковой неминуемо придётся пройти.

         Анализ русских авторов, пишущих о чеченской войне, начинается с хорошо известного и бывавшего в гостях в нашей Республике А. Проханова («Чеченский блюз», «Идущие в ночи» и др.). Справедливо указывая, что «романы Проханова, безусловно, излишне политизированы» (с. 25), авторы отдают должное его художественным находкам, значимости его прозы в чеченской тематике. Пафос «чеченского» творчества Проханова, что и говорить, передан авторами однозначно: из грязи и крови, из предательства и героизма таинственным образом возвращается в бренный и грешный мир ушедшая было из него Святая Русь. Многим из нас, может быть, сразу вспомнятся строки из известного стихотворения Мераба Зассеева: «Я не знавал Америку святой, а Русь – она всегда была Святая!»

         Далее рассматриваются тексты В. Маканина, главным образом «Асан»; так автор назвал вымышленного им языческого бога-идола чеченцев. Вывод исследователей: по версии Маканина, «война и человек, как ни странно, практически несовместимы» (с. 75), роман же «Асан» они обозначают как «глубокий и нужный» (там же).

         Конечно, не обходят вниманием и Захара Прилепина с его «Патологией» (настоящее имя автора вообще-то Евгений Лавлинский). Причём и здесь, как и в случае с Прохановым, с его акцентированным Православием, исследователи обращают внимание на появление у Прилепина Бога – и в начале, и в конце романа, причём утверждается даже, что Прилепин выводит «описание произошедших событий на высокий философский уровень, внедряет в текст диалог о Боге, актуализированный во время опасных для жизни боевых действий» (с. 91). Ну, тут я честно должен сказать, что особой философской высоты в приводимом диалоге не обнаружил, но с общей оценкой авторами творчества З. Прилепина согласен. Вместе с тем обращает на себя внимание исследователей фраза «позиция побывавшего в аду героя далека от смирения» — судя по контексту, коллеги не вполне точно понимают суть христианского – а речь идёт именно о таковом – смирения, как духовного подвига колоссальной силы.

         Прилепин, при этом, умело эпатажен, и это показательно проявляется в его рассказе «Сержант», где главный герой, мучаясь коллизиями о «расползающейся у меня под ногами» (с. 93) земле его несчастной пропадающей Родины, вдруг, вступая в бой, «закричал неожиданно для себя: «За Родину! За Сталина!»» (там же). Сталин у Прилепина – одна из центральных фигур его общественно-политического нарратива, достаточно напомнить его многочисленные обращения к образу Сталина в известном видеоцикле «Уроки русского». Авторы рецензируемого исследования считают, что «эта параллель с Великой Отечественной войной фактически снимает боль от разрушенного временем понятия «Родина» и ставит сержанта в ряд истинных героев, отдавших свою жизнь за истлевшую со временем ценность, называемую Отечеством» (там же). Что ж, может быть, не всё так печально?..

         Анализируются затем тексты Василия Дворцова («Тогда, когда случится»; выводы автора исследователи оценивают как шовинистические (с. 107)), Аркадия Бабченко («Алхан-Юрт», «Десять серий о войне» и др.; авторы называет его «основоположником чеченской военной прозы» (с. 109), указывая, что Бабченко считает всю чеченскую войну одним большим преступлением; да, так оно и есть), Дениса Бутова, Влада Исмагилова, Игоря Мариукина и других пишущих о чеченской войне авторов.

         Следующий аналитический блок – русскоязычные чеченские писатели. Среди них особняком выделяется Герман Садулаев, чей роман «Я – чеченец!»  высоко оценил З. Прилепин. Авторы, в свою очередь, отмечают, что «наиболее значимым текстом современной чеченской литературы о войне стала повесть Германа Садулаева «Одна ласточка ещё не делает весны». Она отличается глубиной и пронзительностью такого уровня, какой трудно найти в прозе о чеченских событиях» (с. 206). Верно подмечена и выраженная эпичность данного автора, и часто его тяготение к публицистичности. Эпика проявляется и в его «Апокрифах  Чеченской войны», где в поисках спасения декламируется обращение к древним предкам – нартам: «Нарты, восстаньте из тьмы веков, спасите мир, как вы спасали его на заре времён!» (с. 216). Сам Садулаев утверждает, что пишет не для живых, а для мёртвых, обнаруживая в этом связь с Прохановым, называющим свои произведения надгробиями.

         Отдельная глава посвящена анализу того, как показаны представители чеченского этноса в современной батальной прозе, и надо сказать, это весьма нелицеприятный анализ. Здесь важно отметить, что массовые злодеяния с обеих сторон квалифицируются как взаимный геноцид (для нас, осетин, тема геноцида неизбывно актуальна). Как иначе назвать трагедию станицы Асиновская, «где боевики Дудаева (советский генерал, если кто забыл! – К. Д.) зверски убили 49 человек, сожгли церковь, изнасиловали всех женщин от 12 до 80 лет» (с. 233). Медленно, с трудом преодолевается в общественном сознании россиян, и прежде всего русских, негативный образ чеченца, и наряду с очевидно значимой ролью СМИ здесь надо указать и более глубокий план: необходимость коренного изменения образа жизни самих чеченцев, с целью приобщения к российскому культурному миру.

         Женский взгляд на кавказскую войну отражён анализом творчества Марины Ахмедовой («Женский чеченский дневник»), упоминается и небезызвестная в Южной Осетии (она тоже здесь бывала) Юлия Латынина, чьи тексты характеризуются скорее как «политический триллер с ощутимой примесью боевика» (с. 249). Ю. Латынина – почти эталонный представитель либерального лагеря российского «политического класса», поэтому неудивительно, что она, как подчёркивает критик А. Чанцев, «живописует продажность большинства русских героев и брутальную красоту горцев, одновременно смакуя жестокие сцены столкновений между ними» (там же).

         Однако ж перейдём, наконец, к югоосетинским авторам – точнее, автору, так как пишущие о кавказских войнах южные осетины представлены в исследовании Тамерланом Тадтаевым (ему посвящено 18 страниц текста, т. е. достаточно развёрнутый, подробный анализ). Нетрудно понять, что главу о Тадтаеве писала М. М. Парастаева, за что ей отдельная благодарность.

         Анализ начинается с утверждения-сетования о том, что «литературная критика как обязательный фактор текущего литературного процесса практически перестала существовать» (с. 262), особенно для периферийных литератур – и это, в самом деле, почти губительно влияет на художественное творчество. Это утверждение нужно отнести и к театральному делу, что с тревогой отмечалось коллегами на предпросмотре нового спектакля нашего Госдрамтеатра «Дон Жуан» (постановка Казбека Джелиева).

         О творчестве Т. Тадтаева делается верное заключение, что оно в основном находится в русле традиционализма, т. е. постмодернистских художественных приёмов здесь практически не просматривается. Манана Магрезовная указывает на очень важное обстоятельство: тадтаевский хронотоп, создаваемая им (на философском уровне, по её утверждению) память о со-(философском)бытии «важна для осетинского народа, потому что только с осетинской стороны может быть зафиксирована война в Южной Осетии. Представители противостоящей стороны, грузины, о ней писать не станут. Для них она проиграна, а потому позорна» (с. 265). Действительно, наше дело правое, и только потому мы и удержались на самом краю пропасти не-бытия – и сейчас не можем себе позволить за-быть. «Защищающийся – прав!» (Л. Чибиров). Патриотизм Тадтаева в этом отношении определяется как ошеломительный.

         Тексты Т. Тадтаева, видимо, вряд ли можно назвать столь уж высокохудожественными, но верно отмечается его искренность, правдивость, проистекающая, скорее всего, из личного опыта участия в боевых действиях. Со своей стороны отмечу, что Т. Тадтаев – да, находится в том кругу, где отношения между людьми качественно отличаются от отношений между теми, кто не воевал, а попросту говоря, не рисковал собственной жизнью. В этом смысле правильно указывается на «стену непонимания между писателем, который участвовал в боевых действиях, и читателем, который оказался не задействованным и теперь обязан хотя бы прочитать о том, что пришлось пережить другим» (с. 273). Сам автор преклоняется перед героями войны, и у него тоже есть упоминание о сказочных богатырях – нартах.

         Сверхзадачей своего литераторства Тамерлан считает, «чтобы те ребята, которые сражались, заняли своё достойное место в истории, чтобы внедряемое в наше общество беспамятство прекратилось и уже не могло бы иметь место продолжения» (с. 280). Согласен. И, например, об Алане Джиоеве – Парпате, в группе которого Тамерлан отвоевал свою войну 1991 – 1992 годов, высказывался в фильме о Парпате Гри Мамиева и Юлии Бестаевой.

         В Заключении авторами рассматривается ряд литературоведческих характеристик батальной литературы о кавказских войнах, и делается обобщающий вывод: «Как ни странно (! – К. Д.), русская литература вполне успешно выполнила задачу по художественному осмыслению трагических кавказских войн конца 20 – начала 21 века, что было остро необходимо и стране, и народу Российской Федерации. Это было практически невозможно, но авторы (…) справились» (с. 281). Думается, вывод исследователей хорошо аргументирован и может быть принят именно как научно установленный факт.

         Использованная литература состоит из 165 наименований, в том числе 14 англоязычных, но имеется забавная техническая ошибка по Т. Тадтаеву:  публикации почему-то получились удвоенные (130 и 134, 131 и 139, 132 и 137, 133 и 138).

         Исследование удалось, оно с интересом читается, и пожелаю дружному авторскому коллективу успешного продолжения работы.

         Коста Дзугаев

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *